Alibi в дословном переводе с латыни означает - "в другом месте". Не знаю, что имели в виду организаторы фестиваля, но в латышском театре все, как мне кажется, на своем месте. Есть сторонники больших театральных форм и поклонники камерной сцены, театральные эзотерики и театральные шоумены. В общем, всякой твари - по паре. Маленькая прибалтийская страна, активно утверждающая политическую независимость, в театральном отношении зависима. И этому можно только радоваться, ибо зависимость в данном случае означает вовлеченность - и эстетическую, и (что нередко) организационную - в общеевропейский театральный процесс. Например, в случае со спектаклем Нового рижского театра "Змея" (режиссер Вестурс Кайришс), который ставился в расчете на авиньонскую «Теорему».

Легшая в основу постановки повесть Мирча Элиаде - произведение, мягко говоря, загадочное. Неистовый почитатель тайного знания Элиаде хотел, очевидно, создать некое подобие архаического ритуала, поместив его в контекст современной жизни. Странные игры без правил, в которые предлагает поиграть героям повести случайно встреченный незнакомец, - что-то вроде обряда инициации. Кайришс предлагает очень декоративный вариант этого "обряда". Его герои блуждают по лесу, который представлен на сцене несколькими деревьями с зелеными пластмассовыми листьями, и носят костюмы, некоторые из которых сгодились бы для третьеразрядных эстрадных звезд. Даже манера их игры не лишена эстрадного блеска. Все это придает новоявленной мистерии несколько иронический оттенок, разрушающий атмосферу таинственности и заставляющий воспринимать загадочные игры не как исполненный глубокого смысла ритуал, а как пощечину здравому смыслу и рационалистической цивилизации. Впрочем, ироническое снижение вряд ли входило в намерения режиссера. Оно получилось как-то само собой. Стоит при этом особо отметить высокую мизансценическую культуру Кайришса. Некоторые сцены (например, та, где появляется двойник главного героя в виде человека-змеи) производят почти завораживающее впечатление. Но общий смысл спектакля они не проясняют. Если учесть, что театральное искусство есть не в последнюю очередь искусство интерпретации, это обстоятельство вряд ли может радовать.

Полную противоположность туманно-выспренней "Змее" представляет "Рондо" по пьесе Артура Шницлера (режиссер Банута Рубесс), идущее на сцене того же Нового Рижского театра. Впрочем, слово сцена в данном случае можно употреблять очень условно. "Рондо" играют на самых разных площадках - от фойе до буфета. Зрителей предварительно разбивают на пять групп и водят по театру, предлагая таким образом исполнить собственно рондо, рифмующееся с круговертью взаимных измен и сексуальных приключений, в которые втянуты персонажи пьесы. Этот режиссерский ход непрост с технической стороны - актерам приходится в течение спектакля играть каждую сцену по пять раз, что вряд ли идет на пользу вдохновению. Но главное - в другом. Пьеса Шницлера прочно приросла к fin de siecle, открывшему, что проблема пола может быть предметом художественного осмысления. В свое время это открытие казалось революционным, но с тех литература и кинематограф разработали тему пола с такой психологической дотошностью и откровенностью, что пьеса Шницлера - даже нарочито осовремененная режиссером - кажется на этом фоне сочинением для детского сада. И все старания артистов, равно как пространственные ухищрения режиссера, положения не спасают. Бульвар все равно остается бульваром. Только очень наивным и старомодным.

Другая контрастная пара фестиваля - "Старший сын" Вампилова в Национальном театре и «Женитьба» Гоголя в Дайле театре. Камерный спектакль по Вампилову поставлен infant terrible молодой латышской режиссуры Регнарсом Вайварсом, склонным, как уверяют, к театральному хулиганству и эпатажу. Тем удивительнее его обращение к Вампилову и осторожное, психологически точное обращение с текстом. В спектакле нет концептуальных ходов и броской театральной формы, но есть то, что принято называть атмосферой. Здесь правит бал матовый серо-зеленый цвет, очень подходящий будням предместья, а режиссер, согласно классической формуле, растворяется в артистах. Прекрасно придумано пространство, в котором живут герои, - они спят на каких-то откидных кроватях, напоминающих спальные места в вагоне, и ни у одного из них нет своего угла. Все они вместе - неприкаянные, конфликтующие и не могущие жить друг без друга - напоминают жильцов большой коммунальной квартиры. Такие спектакли принято называть образцом художественной скуки. Но лично мне скучно не было.

"Женитьба", поставленная на сцене Дайле театра режиссером из Петербурга Михаилом Груздовым, - образец совсем иной эстетики. Гораздо более агрессивной, зрелищной и предельно концептуальной. Спектакль начисто лишен тех ярких красок и домашней теплоты, которые обычно отличают русские постановки гоголевской комедии. Он с самого начала поражает холодно-стальным блеском двухъярусной конструкции (как всегда великолепная работа Андриса Фрейбергса). По сравнению со знаменитым спектаклем Анатолия Эфроса, где каждая роль была маленьким шедевром, "Женитьба" Дайле театра, конечно же, создание режиссерского, но отнюдь не актерского искусства. Персонажи (женихи с одной стороны и Агафья Тихоновна и ее женское окружение - с другой) здесь не вполне индивидуализированы. Это противостояние не характеров, а двух миров. В истории неудачного сватовства режиссер увидел архетипическую историю взаимоотношения мужчин и женщин. Им - как Западу и Востоку - никогда не встретиться (точнее не понять друг друга). Нельзя сказать, что Груздов всегда помнит о главной теме своего спектакля. Иногда он отдается фарсовой стихии и накручивает один гэг на другой без всякой связи с общей концепцией. Но в целом "Женитьбу" Дайле театра можно назвать одной из лучших постановок гоголевского шедевра за последние годы.

Главное же, что и спектакль Груздова, и едва ли не в большей степени спектакль по Вампилову свидетельствуют, что Латвия не только включена в общеевропейский контекст, но и не порвала театральных связей с бывшей метрополией. И позволяют надеяться - взаимоотношения между нашими странами будут складываться несколько лучше, чем взаимоотношения мужчин и женщин в талантливом спектакле Дайле театра.

Tulkojums publicēts žurnālā Teātra vēstnesis 2/2000.